Врагов выбирай сам - Страница 88

* * *

По Шопрону ходили странные слухи. Святые отцы из ордена Пастырей, всегда добрые и терпимые, начали вдруг проповедовать о Зле. Мол, явилось оно и живет среди людей, таится, выжидает. Пастырям верили многие, да что там многие, в столице так почти все. Это если с окраин какой народ приезжал, те сомневались поначалу.

Милрад Брюхотряс в своем трактире приезжих видел больше, чем горожан, и грешно сказать, но речи их, порой крамольные, слушал с удовольствием. Не нравились Брюхотрясу новые проповеди. Хотя ходил он на них исправно. Всякий раз, как на площади Становления Веры появлялся одетый в черное пастырь, Милрад оставлял «Звездень» на старшего полового и уходил послушать, что еще скажут святые отцы. Интересно они говорили. Завлекательно. И убедительно – страсть! Если б не понимал Брюхотряс, куда пастыри клонят, он, может, и сам бы в грядущее Зло поверил.

– Что доброго может прийти от мертвых? – вопрошали проповедники. – Прах к праху уходит, и участь мертвеца – гнить в земле. Страшно, когда мертвые ходят среди живых. Еще страшнее, когда мертвые кажутся живыми.

Все они с ног на голову переворачивали. Знамения в дальних храмах, о которых народ на все лады толковал, объявили предупреждением о затаившемся Зле. А какое же это предупреждение, если... нет, Милрад сам не видел, но ему многие рассказывали: гостей с той поры в столице ой сколько перебывало. Со всех краев Обуды. Так вот, какое же это предупреждение, если у Пречистой Девы с пальцев миро текло и, говорят, слова слышны были: «Рыцарь Мой с вами, и Я с ним».

Это ведь не только в Обуде, Обуда просто свое княжество, родное. Ну а потом пошли слухи и совсем уж из дальних городов да крепостей. Все одно и то же рассказывали. Привирали, конечно, как не приврать? Но плохой был бы из Милрада трактирщик, если б он вранье от правды отличать не умел. Такие трактирщики, знаете ли, мигом в трубу вылетают, где уж там достойно родовое дело продолжать.

Милрад поначалу посмеивался. В знамения он, конечно, верил – а как же в них не верить, если столько народу рассказывает, – но вот в то, что Рыцарь Богородицы, то есть Миротворец, и впрямь на землю вернулся, в это верилось с трудом. Понасмотрелся Брюхотряс за долгие годы на всяких самозванцев. Да взять хотя бы недавнюю парочку. Храмовника синеглазого и братца его чернявого. Те ведь и назваться не постеснялись: Артур, мол, Северный и Альберт тоже, ясное дело, Северный. Ну, хочется парням героями побыть, так что ж теперь? Чужого ума им не добавишь, старше станут, даст бог, своего наберутся.

Посмеивался Брюхотряс, хотя постояльцем своим, тем самым синеглазым Артуром, вполне доволен был. И платил тот щедро, и девок не обижал, и народ к нему ходил разный всякий, по делам то ли орденским, то ли еще каким. А люди, они ж такие: если кто в трактир пришел, так хоть кружечку пива да пропустит. В других кабаках да трактирах храмовников пугаются, а в «Звездне» их и раньше хватало – казармы-то рядом совсем. Привык народ. Рыцарем больше, рыцарем меньше, кому какое дело? Ну и Галеш-музыкант, конечно. То, что этакий бездельник при ком-то надолго задержался – это чего-нибудь да стоит. А Галеш за гитару снова взялся, теперь всегда при нем компания. Все пьют-eдят, и, опять же, девки. Сколько выгоды трактиру от одного храмовника.

Смеялся Брюхотряс, смеялся и досмеялся. Напала на него икотка. Вот ведь паскудное дело: ни вздохнуть толком, ни пивка выпить, ни на поварят прикрикнуть. С ночи еще началось – поди пойми от чего, то ли зевнул, рта не перекрестив, то ли помолился вечером без души. Ну а где ж время взять, чтобы с душой молиться, если за день набегаешься до того, что с ног валишься, а утром вставать ранешенько? Господь-то, он же не злой. Понимать должен. Милрад ведь ему по воскресным дням свечку с кулак толщиной ставит. Считай, за всю неделю.

И вот, пожалуйста, икается и икается. Не выспался толком. Жена с утра злющая – сам не спал и ей, ясное дело, спать мешал. Под утро совсем плохо стало – икаешь, и аж прямо брюхо все булькает. Милрад все перепробовал: и воду пил, и не дышал, и согнувшись стоял, пока вся кровь в голову не стекла, – не помогает. За врачом посылали, да толку с того врача, что он в икотке понимает? Думали уже у магов дозволенных помощи просить, да попался Милрад Артуру на глаза. И тот, уж на что обычно словом не удостаивает, спросил: что такое с добрым хозяином делается?

Брюхотряс в ответ икнул так, что аж подпрыгнул.

Храмовник улыбнулся, руку Милраду на лоб положил и как рявкнул:

– А ну изыди, мразь!

Милрад чуть сам не убежал.

Икотку же как рукой сняло. Вернее, рукой ее как раз и сняло. Сбежал бес. Рыцаря испугался. И понятно, что невелик был тот бес, большой-то чего похуже икотки устроил бы, но разве в размерах дело?

С того дня Милрад смеяться перестал. И начал приглядываться. А теперь, слушая проповеди пастырей, хмурился недовольно, видя, что монахам верят. Им верят, значит, случись, не дай бог, что страшное, сэру Артуру веры не будет. Миротворец или потомок Миротворца, а изведут его добрые пастыри.

Жаль. Не хотелось бы такого хорошего постояльца лишиться.

* * *

Флейтист скрылся в башне, и Артур довольно долго бродил по этажам, прежде чем нашел хозяина в маленькой круглой комнате под самой крышей.

– Смотри, – сказал Флейтист, не оборачиваясь. Он стоял возле узкого окна – худой, высокий силуэт рядом с лепестком цвета ночного неба.

Артур подошел к бойнице, выглянул.

И увидел.

Белый, зыбкий в свете звезд паяц. Далеко на равнине. Пляшет, подергиваясь, судорожно взмахивая руками.